ТЕАТР

Весь мир – театр...
Шекспир
Итак, вперед, не трепеща...
Пастернак

Да, жизнь – театр. И в ней, возможно, скоро
сам зритель превращается в актера,
еще нетвердо помнящего роль.

Он представляет замысел иначе:
и – поражен... И вот взаправду плачет,
глотая одиночество и боль.

Но в том и сила жизни как искусства,
что глину духа обжигают чувства,
бросая брызги пламени уму.

Итак, вперед! – пока достанет силы
на лицедейство жизни. А могилы –
всего лишь декорации к нему.

1976

ИСТИНА

В час, когда луна сияет, мирно спит родня,
верный стул свой оседлает – сядет на коня.
А перо метнется синей тенью по стене.
Он поскачет, честный, сильный, к звездам по стерне.

И пребудет во вселенной даль пред ним чиста –
только росчерк вдохновенный звездного хлыста.
Образ, платьем искаженный, обратится в дым –
и предстанет обнаженной Истина пред ним.

О! та ночь счастливой станет, что провел в седле.
Но рассвет его застанет спящим на столе.
Он очнется: звездный купол блекнет в свете дня.
Больше стул не будет крупом верного коня.

Жалким будет пробужденье: слаб и негоразд,
он бесславно в плен сомненьям голову отдаст.
И, как это ни печально, больше нет надежд, –
станет истина банальной без одежд.

ПЕТР И МАРИЯ
(триптих)

1

Светает. Небо с землей повенчаны –
в сумерках растеклись.
На эшафоте – фигура женщины,
как обелиск.
Черное на черном – черным-черно.
А вокруг не вороны – так, воронье.
И в толпе трепещется злой гадюкой речь:
– Ах она изменщица!
– Голова ей с плеч!
Подлые подробности:
– Подлые дела!
– Ни стыда ни совести, с ключником спала! –
Треплют снова-заново, салят вновь и вновь
горе Государево и его любовь.

2

Смотрит Петр гневно и странно –
взглядом толпу прожжет.
Сорвался вдруг, растолкав охрану,
лезет на эшафот.
Лез, да споткнулся – пал на ступени,
к ней потянулся, припав на колени:
– Милая, Бог с нами! К черту этот сброд!
Я велю конями разогнать народ.
Ну, а полюбовника удавить велю.
Что стоишь спокойно так? Ну скажи: люблю! –
Гордый взор опаловый – что ответ без слов...
Горе Государево и его любовь.

3

Светает. Неба край запожарился –
кровавый клинок ножа.
Будто на углях жарился,
голос Петра дрожал:
– Ты прости, Мария, что жестоким был.
Не тебя казнил я – я себя убил.
Знать, не суждено нам... Так его люби. –
Палачу со стоном прохрипел: – Руби! –
Голова скатилась. Бьют колокола.
Небо отразилось в желтых куполах.
Купола и зарево – золото и кровь.
Горе Государево и его любовь.

ПОД НАРВОЙ

Ночь. Метель. И – ни зги.
Лишь хрустят сапоги,
да рука легла на затвор.

Полустанок. Состав.
У эстонских застав
красным глазом горит семафор.

Городок. Гололед.
Девятнадцатый год.
Пулеметы на той стороне.

Поскользнулась нога.
И въезжает пурга,
как Юденич на белом коне.

Тень метнулась в овраг. –
Показалось?..
Вот так комиссара убили в Клину.

Паровозная гарь.
Словно фонарь,
ветер качает луну.

ШАХМАТИСТ

Играл он очень плохо, говорят,
но шахматы всегда носил с собой.
И сходство, странное на первый взгляд,
у жизни видел с шахматной игрой.

Когда его внезапно предал друг
и на щеке наметилась слеза,
он улыбнулся: “Кажется, игру
мне продолжать придется без ферзя!..”

В тот миг, когда в блиндаж попал снаряд
и разлетелась комьями земля,
сказать еще успел он, говорят:
“Попробуем сыграть без короля...”

СОЛНЦЕ

Кажется, что сделан
сотый
дубль!
Солнце,
как блестящий новый рубль,
светит в раскаленный объектив.
Солнце жжет.
И никуда не деться.
И актрисе хочется раздеться,
волосы по ветру распустив.

Режиссер устал. Он молча курит.

Ну а память

крутит,

крутит,

крутит,

нереальный, как вода в песках,
скучный ролик – их роман недлинный.
Поспевают черные маслины
у актрисы в солнечных глазах.

К мегафону прилипают губы:
– Перекур закончен! новый дубль! –
Вспыхнули юпитеры.
Пора.
Солнце в небе – бешеный юпитер.
Режиссер снимает мокрый свитер:
– Черт возьми,
проклятая жара!

* * *

На его лице снежок не таял.
Окруженный дюжиной венков,
он лежал, заваленный цветами,
вялой скорбью и потоком слов.

Затянули жалобно, тоскливо,
гулко застучали молотком...
И она неловко и брезгливо
уронила в яму мерзлый ком.

Приоткрылась истина простая:
может, лучше,

там,

в конце пути,

в этом снежном воздухе растаять,
без вестей, без имени уйти?..

1979

* * *

...А дождь все льет, все стучит по стеклу
с неумолимостью метронома.
Двое целуются на углу...
Кто-то лежит у дверей гастронома...
А дождь все льет, все стучит по стеклу,
виснут набухшие жилы веток.
– Янус двуликий! Трехликий Будда!
так ли все будет?
– Будет как будто...
Может быть, так.
Может быть, этак.
Памяти древней раздую золу,
трону мышиную пыль фолиантов –
в мареве сером, полупрозрачном,
прошлое кажется неоднозначным.
А дождь все льет, все стучит по стеклу...

У настоящего нет вариантов.

ПО ТУ СТОРОНУ ФОКУСА

Буйство пятен цветных,
всё неясно пока и расплывчато,
в темно-синем стекле
блики радужно-белых полос...
Проступает из памяти:
зеркало, детское личико,
первочудо восторга
у маминых теплых волос.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Всё яснее миры,
застывают границы отчетливей,
циклопический взгляд
на мгновение к миру примерз:
четкий профиль ее,
и брови под русою челкою,
и движение глаз,
и усмешка, и вздернутый нос.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Но волшебный фонарь
закрывает безжалостный фокусник,
будет новая жизнь,
но не будет, не будет такой...
Бесполезен бинокль,
я стою по ту сторону фокуса.
...Кто тот карлик в колодце? –
с огромной и страшной рукой.

МОРОЗ

Морозит, слипаются ноздри,
и щеки дерет горячо...
А может быть, вовсе не поздно? –
Не поздно, не поздно еще!
Когда ослепительно светит,
когда под ногами хрустит,
когда осыпается с веток,
когда и поет, и грустит...
Когда зазвенит и застонет
до одури, боли в ушах,
ты знаешь, что все-таки стоит...
ты знаешь, что есть еще шанс!
Что в суетном празднике буден
всегда эта сказка жила,
что все обязательно будет,
чего только можно желать!
И радость! и ветер! и слёзы!
Не поздно, не поздно еще!
Горячие губы мороза –
у самых

обветренных щек.

1980

СОН ДЕТСТВА

...и тени бродят по вершинам
прохлада темная смеется
и только отблески порхают
и мир теряет очертанья –
а ты бежишь бежишь с кувшином
на землю капли не прольется
и лишь дыханье замирает
как будто вовсе нет дыханья...

МАРТ-АПРЕЛЬ

1

Сходит снег
и, расправленный,
подсыхает асфальт.
Солнцем в лужах расплавленный,
улыбается март,
и – щекочет, и ластится,
и уводит от дел...
и – созвездьем взрывается
на бегущей воде!
Будто снова ты маленький,
и светло, и легко
уплывают кораблики –
далеко-далеко.

2

Снова лужами пахнет намокший асфальт
и рождается Солнечный город –
словно день,
словно жизнь,
словно вечность назад –
мальчик зеркалом солнышко ловит.

ТЕМА И ВАРИАЦИИ

*

Танцует пламя
танцуют тени
плывет свеча
в движенье плавном
ее колени
изгиб плеча

В объеме полом
в сиянье алом
оторвались
уже над полом
парим над залом
и дальше – ввысь!

*

Воздух
обволакивает
мы летим
как два воздушных шарика
которым удалось ускользнуть

*

В плавном изгибе плеча

ясен загадочный смысл.

Нечеток рисунок лица

в литом обрамленье волос.

Непринужденно скользя,

медленно падаем ввысь...

Подобное в жизни иной

уже испытать довелось.

1982

ВО ВСЕХ ВРЕМЕНАХ

Он помнил: погрустневший лес,
весенних сумерков зачатки,
и темных глаз мгновенный блеск,
и аромат ее перчатки...

Их поднимала жажда сметь
и надо всеми возносила.
И не страшила даже смерть –
вот только жизнь еще страшила.

И оба верили: судьба.
И шли они, забыв про дождик.
И он любил! – Ее. Себя.
Жену. И дочь. И всех прохожих!..

И мимо них летела мгла
сквозь город – пыльный и зеленый...
И он спросил: – Ты б не могла?.. –
Она взглянула изумленно.

Он помнил – все еще любя! –
ему оказанную “милость”:
– Вот это ново! От тебя?? –
И все вокруг переменилось.

Он думал: пошленький роман –
завязка меж атласных ножек.
Всю эту блажь, самообман
теперь в себе он уничтожит.

Но отступали все слова...
Они по капле осень пили.
И ослепляла синева,
и листья яркие слепили...

Он видел: живо, но – мертво.
И с колокольни звон стекает,
и – на коленях у него –
она совсем еще не знает...

Он знал: она уйдет сейчас.
И он. – Как уползают слизни!
И это всё, последний шанс.
И остается смерть – при жизни.

Когда-нибудь они умрут,
необращенные калеки.
Он через несколько минут
ее проводит до кареты...

А мы дадим по тормозам
и оборвем стихотворенье:
они глядят глаза в глаза –
и не кончается мгновенье!

ЦИРКОВАЯ ЛОШАДЬ

Рубцы, проплешины на теле –
всхрапнет, губами пожует...
Она плетется еле-еле
и через силу воз везет.

По краю бархатной арены,
на самом пятнышке луча,
она бежала в упоеньи
под марш и щелканье бича.

За кругом круг – под крики “браво!”,
потом – опилки, вонь и грязь.
Она судьбы не выбирала,
она в конюшне родилась.

Давным-давно ее списали...
Но вот, почудится ей вдруг, –
и сами ноги – ноги сами –

за-

вы-

тан-

цо-

вы-

вают круг!

1991

ЗВЕЗДНАЯ БАЛЛАДА

Он и потом
не понял в чем ошибка,
хотя проверил выкладки свои...
Но плавал дым и плавилась обшивка,
когда входил он в плотные слои.

И только сон
он мог принять на веру:
себя он видит в рубке корабля:
мигает пульт, он держит курс на Вегу –
внезапно надвигается Земля.

Потом – провал.
Тупая боль в затылке.
Попытка встать – потом опять провал.
Он ел отбросы. И сдавал бутылки.
И на перронах пивом торговал.

И думал он:
за что ему такое?
И утешался: горе не беда!
Но сам себя он спрашивал: доколе?
И сам себя третировал: – когда?!

Когда он пил,
от слабости дурея,
в затылке становилось горячо.
Он и потом – лет десять – был уверен,
что там, на Веге, ждут его еще...

Еще лет пять
он обивал пороги
и кое в чем уже поднаторел.
Он вышел в люди. И смотрел под ноги.
И никогда на небо не смотрел.

Не побежден,
но не ушел от пата:
любой предел равняется нулю.
И прахом все... Но дочка скажет: – Папа!
Побудь со мной, я так тебя люблю.

Он позабыл,
что значит – невесомость,
зато и ноги силу обрели.
Нужна была космическая скорость,
чтоб снова оторваться от земли.

МОСКВА, 5 ОКТЯБРЯ 1993 ГОДА

Бабье лето разлито на кронах, на окнах –
только память черна.
Я иду, как слепой. И ничто не напомнит
то, что было – вчера.

Словно это кино – и статистам убитым
наливают вино в кабачках.
Словно солнце с небес беспощадным софитом
ослепляет – до рези в зрачках.

По оберткам конфет, по банановым шкуркам,
чуть покачиваясь на ходу,
я иду по плевкам – по плевкам, по окуркам;
по растоптанной крови – иду.

СОНЕТ

Когда забота жизнь твою сосет,
или заденет страх неосторожно, –
случается, рифмуешь ты небрежно:
тут не до эстетических красот,

когда тебя глухая темнота
перетрактует и перекопытит, –
бывает скучно подбирать эпитет.
И на уста нисходит немота.

И все же – как ни стыдно и ни больно! –
мычи, рычи, чтобы прочистить горло.
Пусть голос не доходит до высот,
и веры нет, и жизнь к тебе сурова...
Сквозь немоту и страх восходит Слово,
которое поднимет – и спасет.

SECUNDUM

...И себя не чувствовать героем.
1991

Снова та же улица в окне –
в горизонт уставилась, прямая...
Я живу и вправду как во сне,
ничего всерьез не принимая.

Жизнь и впрямь становится игрой,
даже по сюжету – точно сказка:
чем быстрее действует герой,
тем скорее следует развязка.

Эту сказку скучно мне читать:
я отвык грустить и волноваться.
И себя героем почитать.
И собою тайно любоваться.

А герой – весь в эпицентре дня –
не интересуется сюжетом;
(будто бы) не знает про меня.
И себя не чувствует поэтом.

М-да...
Пейзаж за плоскостью стекла
словно бы напомнил мне о чем-то:
в нем стезя – прямая как стрела –
все еще торчит из горизонта.

* * *

Не кончается зима...
Мне ни солоно, ни сладко:
обволакивает тьма,
словно мягкая прокладка.

И, снегами занесен,
раздражен и неспокоен,
в эту ночь (и в этот сон!)
день компактно упакован.

Упакован – как в свинец,
и залит стеклом тяжелым:
просочится – и конец
всем созвучьям и глаголам.

Оттого ложатся в ряд
упакованные тени,
тяжело, в страну наяд,
год уходит – как контейнер.

Не кончается зима,
сеет пепел через сито...
А История сама –
как цитата из Тацита.

* * *

Ну как не думать о деньгах!
Ведь что ни дело – торг и сделка...
С утра у черта на рогах
(и колесо вращает белка).

Я понимаю – на беду:
что наша жизнь? – не мы ли сами?
Но снова завтра побегу,
чтобы свести концы с концами.

(Берёт за горло нищета –
и добивается уступок...
А я всегда привык считать
себя способным на поступок.)

И снова ночью не уснуть:
опять вопросы – кто ты? с кем ты?
(А в голове такая муть:
счета, платежки и проценты...)

Но если жизнь твоя – не та,
тогда зачем ее ты прожил?
...И подступает пустота,
и смотрит – пристально,
до дрожи.

* * *

Озираешь привычные виды
на развалинах бывшей страны? –
Как случилось, что чувство обиды
вдруг сменилось на чувство вины?

Посмотри: среди вони и хлама
полумертвый гниет инвалид.
Зной, навязчив как телереклама,
целый день – в камуфляже – стоит.

И палит огнестрельное лето.
И мы дорого платим войне.
Тяжко – тяжко без бронежилета.
Тяжко в бронежилете – вдвойне.

– О продажные, подлые твари! –
Я вздохнуть не могу – оттого,
что опять мой народ обокрали
незлобивые слуги его.

Что же я после этого стою?
в той стране, где все катится вниз...
И, придавлен стыдом, как плитою,
говорю я себе: – оглянись!

Посмотри – да на что же ты годен,
если землю тебе не поднять!..
Для того мы сюда и приходим,
чтобы что-то на свете понять.

МОНОЛОГ БЕЗРАБОТНОГО

Ничего не иметь – ни любви, ни мечты, ни досуга,
раз в неделю ходить отмечаться на биржу труда.
Сознавать, что не можешь, не хочешь уехать отсюда.
И друзьям не звонить, и прятать глаза от стыда.

Как бы ни было плохо, ты даже не можешь заплакать,
на судьбу попенять, что, вот, пропаду ни за грош.
Целый день на ногах – без надежды на то, что заплатят.
И ложишься – как в гроб – без надежды на то, что заснешь.

И пульсируют мысли во власти дурного азарта –
с боку на бок вертись, потом со спины на живот.
И – провал наконец, без особенных планов на завтра.
И – последняя мысль: а может, еще повезет?..

ПЕЙЗАЖ 
Двадцать лет спустя

Воздух студеный, воды реки
камни отвесные лижут.
Люди сидят и едят шашлыки,
где я катался на лыжах –

в детстве: деревья летели ко мне,
и я скользил приседая...
Выше, как прежде, на самом холме
высится церковь седая.

Склоны крутые – пестрый наряд,
ветер и даль небосвода.
Серые чайки в небе парят.
Танго плывет с теплохода.

Темные воды в блестках слюды,
берег и пламя заката.
Двое стоят у самой воды –
как мы с тобою когда-то.

Люди проходят... Небо – навзрыд!
Впрочем, какое им дело?
Память споткнулась, дальше – разрыв,
пропасть без дна и предела.

Там, где волна, догоняя волну,
камни отвесные лижет,
я на свое отраженье взгляну –
и ничего не увижу.

МОЛЧАНИЕ

Мы вечно здесь не можем оставаться.
И эта боль настолько коротка,
что мера зла, готовая сорваться, –
нет, все же не сорвется с языка.

Тем более, что легче мне не станет,
когда спущу я рой безумных пчел.
Меня сказать – под пыткой! – не заставят,
что мир погряз в грехе – и обречен.

Ведь даже чувством правит неизбежность:
ты, кажется, готов убить! –
И вот...
Поверх всего накатывает нежность
к тому, что рядом дышит и – живет.

И я молчу.
Не в страхе наказанья
или ошибки –
нет, не потому.
Но если изреку я предсказанье –
то сбудется по слову моему.

МОЛНИЯ

Все задачники и атласы,
электроны и конечности,
и пробирки все, и кактусы –
где-то в минус-бесконечности.

Но ко мне они являются –
на границе той поверхности,
где пространства искривляются
силой памяти и верности.

Прорезается проход в душе:
реет молния нетленная,
где любовь была – в зародыше,
необъятном как вселенная...

ВЕТЕР

Где река не одета

ни в чугун, ни в гранит,

это небо и лето

легкий ветер хранит;

где пока с легким сердцем,

ведь стихи – не грехи...

Пахнет небом и детством

этот ветер с реки.

Налетит и подхватит,

побежит со всех ног

и вспылит на асфальте,

и на солнце сверкнет.

Выше моря и горя,

над войной, над страной,

где мой век и мой город –

и чужой, и родной, –

понесет – не опустит,

где вода и года...

И уже не отпустит –

никогда, никогда.

ПРЕДСКАЗАНИЕ

Не будет покоя,
даже в аду.
Хоть доли достоин иной,
я места под солнцем себе не найду.
Но место мое – под луной.

Все сроки пройдут –
и однажды, в ночи,
в конце сумасшедшего дня,
средь тысячи дел ты забудешь почти,
что видеть не сможешь меня, –

меня ты увидишь –
в проеме окна,
где липы чернеет скелет,
где смотрит на мир молодая луна
несчетные тысячи лет.

СОДЕРЖАНИЕ

Сны и притчи

Вступление
Театр
Истина
Петр и Мария (триптих)
Под Нарвой
Шахматист
Солнце
«На его лице снежок не таял...»
«...А дождь все льет, все стучит по стеклу...»
По ту сторону фокуса
Мороз
Сон детства
Март-Апрель
Тема и вариации
Во всех временах
Цирковая лошадь
Звездная баллада

Предсказание

Москва, 5 октября 1993 года
Сонет
Secundum
«Не кончается зима...»
«Ну как не думать о деньгах!..»
«Озираешь привычные виды...»
Монолог безработного
Пейзаж. Двадцать лет спустя
Молчание 
Молния
Ветер
Предсказание

© Поляков А. М., 2000