Где найдешь, а где и потеряешь...
Я не слышу музыки сквозь шум.
“Не пиши о том, чего не знаешь!” –
Вот уж больше года – не пишу.
Это за неведенье расплата.
Исчерпался времени лимит:
То не шум –
а лагерным раскатом
прошлое недавнее гремит.
То не шум –
гудит во мне раскаяние,
будто
я – убил.
Или украл...
И в избранничество, и в предначертание
я сегодня веру потерял...
СДВИГ (бред программиста)
Сегодня дождь и мокрый снег,
инсульты, язвы и инфаркты.
Стоят дома – как перфокарты,
поставленные на просвет...
Ничтожный сдвиг – и все не так:
прошла ошибка алгоритма,
и сбой стремительного ритма
не попадает в полутакт
сверхточных кварцевых часов,
и код ложится криптограммой,
и антивирусной программой
стирает поле адресов.
Ряд расходящийся потерь,
бессмысленные мегабайты...
И все, что прежде записал ты,
увы, без адреса теперь...
СКВОЗЬ ЗАПОТЕВШЕЕ СТЕКЛО
...И утро переходит в ночь. Вот так.
А я читаю. (Это как наркотик!)
История – начала и концы. Хотя...
Концы опять теряются в началах,
и не понять кто прав, кто виноват.
Другое дело – повседневный опыт:
что, где, когда, по сколько и почем.
Все в этом разбираются шутя!
Но я совсем не то хотел сказать...
Ползет, к примеру, муха по картине –
и хоботком и лапкой изучив
все трещинки, потеки и наплывы
и мимоходом взяв экспресс–анализ
состава красок, пыли и т.п. –
не знает ни творенья, ни Творца!
О чем я?.. – кажется, о мухах...
Да, мух немало нынче. А картина...
Давно хотел я написать пейзаж:
неяркий свет, и два–три силуэта
видны вот так – как мухи на стекле.
А впрочем, нет, людей как раз не надо.
Пусть будет свет – фонарь на перекрестке, деревья, контур поворота...
И окна, что видны напротив –
сквозь запотевшее стекло.
НОЧНОЙ СВЕТОФОР
Деревья, контур поворота.
Вдруг – желтый глаз, и тьма кругом.
И – вновь деревья. Как на фото.
И фото вклеено в альбом.
Миг – нет!
Миг – да!..
Вот надо мной судьба зависла.
Так не постигнуть никогда
ее мерцающего смысла.
Горит – пропал.
Горит – погас...
И свет – подлог, и тьма – подложна.
Под этот миг, под этот глаз
ни спать, ни думать – невозможно.
Не спи. Не думай. Нет, не надо
считать, что все – сплошной повтор.
Погас! – для выстрела? для кадра? –
беззвучно клацает затвор.
ПЕРЕКРЕСТОК
1
Она...
И вспыхнул снег,
мгновенно ослепив.
Оригинала нет –
остался негатив.
И вижу я опять
ее застывший смех,
ее седую прядь
и черный, черный снег.
2
Светофор желтым оком мигнет –
заводной электрический зверь...
Я подарком считаю теперь
то, что память моя отрыгнет.
Буду я эту жвачку жевать,
изойдя сладковатой слюной.
Под искусственной этой луной –
доживать, доживать, доживать...
3
Ну вот, я снова о своем...
А между тем в моей стране
все измеряется рублем,
а рубль падает в цене.
ЭЛЕГИЯ
Повсюду тишина такая!..
И мгла, и снежные валы.
Смотри сто лет – не привыкая –
на эти черные стволы,
на фонари, – мороз по коже.
(И всё – такая ерунда!)
И кажется, что был всегда
таким – ни старше, ни моложе.
Больших надежд прошли парады,
и все скукожилось в душе.
Ты так давно хотел награды –
за все, что сделано уже.
Но все обрел и все нашел ты,
пока фонарь глядит в упор...
На перекрестке – только желтым –
всю ночь мигает светофор.
* * *
Не думаю больше о смысле,
внушением нервы лечу.
Три года со скоростью мысли
я в гиперпространстве лечу.
Не знаю, когда успокоюсь.
Но там, на краю бытия,
я сброшу когда–нибудь скорость.
И мысли догонят меня.
УЗОРЫ НА СТЕКЛЕ
Как были благостны и сладки
восторги наших первых зим!..
Там простодушные лошадки
возили тару в магазин.
И вился пар от губ до холки.
Всепонимающе на нас
сквозь снег смотрела из–под челки
(немного грустно) пара глаз.
Навозом пахло, свежей смолкой
и черным дегтем – от колес...
Вот на такой лошадке елку
привозит Дедушка Мороз!
Мы постигали по порошам,
по песням, славным и лихим,
как это славно – быть хорошим,
как это скверно – быть плохим.
Что зол буржуй, фашисты – злее,
что наши всех их победят!
Что в нашем славном Мавзолее
рядком два “дедушки” лежат.
Там, под стеклом, в тяжелой раме.
На них сияют ордена.
Их больше нет. Но оба – с нами!
И с ними вместе – вся страна.
...Ночь, подоконник. Мне не спится.
Лед продышав, смотрю на двор.
Мороз. Все плавится, троится –
узор, узор, еще узор...
* * *
В костяном переплавили тигле,
что еще не успели забыть...
Сколько лет как мы с вами притихли
над вопросом – что делать? как быть?
А давно ли огульно и дерзко
мы неслись закусив удила,
понимали в колбасных обрезках
и совались в морские дела?
Был ли, бабушка, девичий вечер?
Был ли мальчик? Была ли любовь?
Ампутирован мозг, изувечен.
А на черепе нет и следов...
СТАРЫЙ ДОМ
Никого навстречу, ни души.
Сумерки, подсиненная высь.
Под ногой похрустывает лед...
(Здесь давно никто тебя не ждет.)
Высоко деревья поднялись.
Покури немного, не спеши.
Не спеши, вот здесь остановись.
Может, вспомнишь тех, кого забыл.
На балконе сушится белье.
Здесь чужое, в общем-то, жилье.
И с тех пор, как жил ты здесь и был,
высоко деревья поднялись.
Подойди поближе, не спеша
каблуком окурок придави.
Посмотри, ты видишь? – три окна:
никому как будто не слышна,
голосом восторга и любви
здесь осталась я, твоя душа.
ДИАЛОГ ВРЕМЕН ПЕРЕСТРОЙКИ
– Ну как?
– Да как–то все не так...
– А сколько? Да, пожалуй, маловато...
И у меня неважная зарплата –
да все без настроенья, кое–как.
– И у меня... Проходят наши дни.
– А дети есть? Да что ж это такое!
А у меня пока всего лишь двое...
– Что им скажу, как вырастут они?
Что сделали, чего мы не учли?
– А может, будет лучше?
– Да едва ли...
Ведь, говорят, нас где–то “потеряли”
и до сих пор, как будто, не нашли...
Не будет лучше.
– Все же ты поверь,
что выход (хоть какой–нибудь!) найдется.
И все, быть может, как–то обойдется...
Мы прежние – не то, что мы теперь.
Да и “теперь” ведь тоже – не навек.
Я думаю, найдется человек
и просто объяснит мне что и как...
ДВА МОНОЛОГА
1. Монолог у стойки
...Нет, я не пьян, поверьте, нет...
(– Бармен! еще один кларет).
Не пьян – какая жалость!
Я должен это рассказать...
Кому–то должен рассказать.
Вот вам – я должен рассказать!
И все. И разбежались.
Тот человек... живой металл!..
Он жизнь, наверное, считал
своеобразным спортом.
Пружинист, ловок (как хорек),
он брал нахрапом городок.
А для меня любой ларек
был укрепленным фортом.
Он бьет – в десятку! (Вашу мать!)
И зависть я хотел унять:
он – опытней, он – старше...
Он и корабль, и капитан –
летит! – удача по пятам.
А я не мог пройти и там,
где полк проходит маршем.
А он паясничал слегка,
был дураком – для дурака,
там – сунул что–то в лапы,
а там – похабный анекдот, –
“блатной”, “трудяга”, “полиглот”,
и полумышь, и полукот,
и старый джинн из лампы!
Года прошли... В любую дверь
войду. Не кажется теперь
мир сфинксовой загадкой.
Все полуправда–полуложь...
Я на него точь–в–точь похож.
И все в ажуре!
Отчего ж так тошно мне?
Так гадко...
2. Монолог на скамейке
Друг...
я сегодня налакался... как скотина.
Всем чертям назло!
Выпил две бутылки буратино,
вот и развезло.
Я болтать научился довольно мило –
о чем угодно, о всякой ерунде...
Вот, достал по случаю банного мыла,
которого нет нигде.
Но... впрочем, это все пустое!
мы всегда плевали на уют.
Кто же думал, что “эпохой застоя”
нашу юность сегодня назовут!
А тогда...
мы все б, наверно, удавились –
томик Маркса повесив на груди...
Мы не знали, что давно остановились
те, кто впереди.
Мы жили по правде. И – воем утробно:
уценили Ленина сейчас!
А во всех газетах – правдиво и подробно –
о том, как обманывали
и как обманывают – нас.
ПОСЛЕ ПОЛУНОЧИ
Посуда – на полке, дочитан “Мальчиш Кибальчиш”,
и сохнут пеленки, и дочки уснули давно...
Скажи мне, мой друг, отчего ты не спишь? и молчишь,
и – как в мирозданье – задумчиво смотришь в окно.
И скоро будильник сорвется внезапно, – а ты
все думаешь думу, все грезишь о чем–то, мой друг,
пытаясь вглядеться в холодный узор темноты,
пытаясь постичь фонаря ослепительный круг...
ВИД СО ДВОРА
Здесь небо застыло свинчаткой.
Здесь липа в наростах грибов.
В углу – под строкой непечатной –
начертано слово “любовь”.
Здесь “мальчики” – сходят со сцены,
здесь платьица – стали золой.
Зияют провалами стены.
Их завтра сравняют с землей.
Мы жили, мы были с тобою!
(Мы были с тобою – на “ты”).
Глядят из–под рваных обоев
Истории нашей пласты...
И грянет финальное действо,
сгребая бег весен и зим.
Но так же как прежде, как в детстве,
здесь розами пахнет бензин.
ОЛЬГА
Так пришлось, мы войны не видали.
Но из палок палили окрест.
Нам достались в наследство медали –
“За отвагу”, за Киев, за Брест...
Малолетки, козявки, задиры,
мы войну почитали игрой.
Все мальчишки – одни командиры,
лишь Алешка хотел – медсестрой.
– Крейсер тонет, на воду шлюпки,
все за борт! – капитан приказал.
Наш Алешка путался в юбке,
но аптечку свою не бросал.
Он лечил в полутемном подвале,
и хотел (не прося за труды),
чтобы Ольгой его называли,
чтоб стонали: “Сестричка, воды!”
И пока не позвали на ужин,
медсанбатом работал подвал.
Я был ранен осколком, контужен –
он мне голову бинтовал.
Я живым выходил из–под шквала
(хоть домой приходил в синяках).
...Только Ольга одна – погибала,
умирала у нас на руках.
На войне, как мы все понимали,
кто–то должен же быть убит!
Так задумано было, в финале.
Мы ее начинали любить...
Я не плакал – глаза запотели...
Коченел на жаре наш расчет.
Так бывает... И с первой потери
начинается первый отсчет.
ВОСПОМИНАНИЕ О КРОКОДИЛАХ
Бушлат матросский, кортик на ремне,
и под столом – подводная каюта...
А на четвертом – девочка Анюта...
Лучок зеленый – в банке, на окне...
И воробьи... И день такой хороший!
И мы еще уверены вполне,
что крокодилы кушают калоши.
МАРИНА
В ту по–летнему яркую осень
(в привилегию длинных волос)
та девчонка, что нравилась очень,
изберет себе имя – Атос...
Дамы Сердца мне не хватило
в этом новом раскладе ролей.
И сказал я соседке:
– Марина!
ты возлюбленной будешь моей.
Не Кошунская ты, для начала,
будешь просто – Мари де Кошу!
– Хорошо, – она мне отвечала, –
я у бабушки только спрошу.
Я со школы бежал что есть силы
(я едва не попал под трамвай!)
– Ну, спросила, Марина?
– Спросила...
только слушай, не перебивай.
И – вздохнула:
– Рыцари, дамы...
Кто такой этот твой д`Артаньян?!
Ведь дворяне – они феодалы,
угнетали несчастных крестьян!
Что же, нету достойней примера?
Все от партии ты получил!
Вы позорите честь пионера!
Не тому ведь вас Ленин учил!
– Но, Марина! Ты книгу читала?
Есть и фильм... Не сходи же с ума!
– Это... бабушка мне сказала...
Но хочу я добавить сама:
если хочешь дружить в самом деле,
то порви с этим – прямо сейчас!
Не такими вас видеть хотели
те, что кровь проливали за вас!
Вы – к дворянам, а мы – из народа.
Не могу я – как внучка и дочь...
И поджала она подбородок.
Ну, как бабушка, прямо точь–в–точь...
Отвалило и тронулось детство.
Что же дальше? – пока я не знал.
...Словно верх одержали гвардейцы,
усмехнулся седой кардинал.
ЗИМНЯЯ ГРОЗА
Ветер пробует рвать и метать – отчаянный жест!
Мимо и быстро трассирует снег. Свет фонаря.
Падает дробно литая вода. Хлопает жесть.
Дерево блеска – скрежет небес – разряд января.
Действуй, не медли! Глухое пальто – распахни!
Время лови, что несется стремительно вспять.
Скачут шарами – навстречу! – слепые огни. –
Нет, не напрасно! Пусть даже потом и опять
все успокоится. Долгая ночь – напролет –
в прошлом спрессованном будет вращаться фрезой.
Нежная ненависть вновь потихоньку замрет –
будто прикинется только затихшей грозой...
СТАНСЫ 1979
По части не познаешь целого...
Зарницей в ночь догадка брошена:
Вся жизнь в грядущее нацелена –
и все же... мы уходим в прошлое.
Пускай в последний миг агонии
наш путь извилистым представится –
кривая – четкая! – погони
за нами все–таки останется.
Спираль немыслимой теории
в судьбе замкнется обязательно.
Мы чертим в жизни траектории,
а жизнь проходит... по касательной.
ЗАКАТ
Что поделать, кончается лето.
Ветер в кленах смутился и стих.
Догорает моя сигарета
(и нечаянно просится в стих...)
Все пройдет! – это вовсе не ново,
это всем надоевший припев –
подниму это старое слово,
нечто новое в нем разглядев.
Повторения нет у природы –
только я повторенья искал.
Потому–то я все эти годы
много думал... и мало писал.
Все пройдет! – и нахохлились клены,
и оставили думы свои.
Жестяные, тяжелые кроны
словно вбиты в литые стволы.
Все пройдет, если мы не расскажем,
как на контуре света и тьмы,
над бетонным, железным пейзажем
злое солнце заходит в дымы.
* * *
Бронзовки садятся на шиповник,
слюдяные крылышки стрекоз...
Сколько лет еще я буду помнить
запах полдня, бабочек и роз?
Там гамак меж двух огромных сосен,
черный жук на рыжем хвойняке...
Будет жизнь, и значит, будет осень.
Девочка сидит на гамаке.
Хлеб жует, дает лизнуть повидло...
Голову над книжкою склоня,
улыбнулась... Мне чуть–чуть обидно:
называет маленьким меня.
(На шиповник бронзовка садится –
беззащитна – пальцами бери!)
Называет маленьким... Но – принцем!
И читает – Сент-Экзюпери.
Рукомойник, ветхая калитка...
Будет жизнь, и значит – надо жить.
Яблоня... По ней ползет улитка –
тридцать лет. Ей некуда спешить.
ЭКСПРОМТ
Возле дома, мимо арки,
где гуляют сквозняки,
мимо клена в старом парке,
мимо школы, вдоль реки,
в толчее у магазина –
бесполезно и светло –
в сладком запахе бензина,
в черном зеркале метро,
вдоль обрыва, над оврагом
в неизвестные края
черепашьим тихим шагом
жизнь
проносится
моя.
СТИХИ
Что за нужда всю жизнь из кожи лезть?!
(Как говорится, пьяница проспится...)
Стихи, стихи... –
душевная болезнь?
или боязнь...
ни–в–чем–не–воплотиться?
Пусть даже я ни словом не солгу,
но было это:
“боль”, “надежда”, “радость”...
И страшно мне:
ужели я смогу
все повторить? –
ни–в–чем–не–повторяясь...
Но по–иному мне уже не жить.
Не по боязни.
Не из–за болезни.
Хотя нам и пытаются внушить,
что бескорыстно –
значит бесполезно.
АБОРТ
Боль – тебе, а мне – какая боль?
( – Будет трудный и голодный год.)
...То, что было мною и тобой,
на помойке где–нибудь гниет.
Знаю, надо просто потерпеть
и расслабить напряженье жил.
Знаю, что не может умереть
тот, кто никогда еще не жил.
И, конечно, ты во всем права...
В этом деле, будничном таком,
предъявляя право на права,
выгляжу я круглым дураком.
Ну и пусть! И на счету потерь
будет больше, меньше ли одной...
...Отчего так плохо мне теперь?
Словно это сделали со мной.
НОКТЮРН
И снова сутки прочь – проспали и пропели,
и снова наша жизнь размеренно–пуста.
Без памяти пилот стреляет сквозь пропеллер
и попадает в ночь, не повредив винта.
Мы пьем на кухне чай, а девочки уснули.
Сидим и ни гугу, а где-нибудь сейчас –
и в очередь, и так – летят шальные пули,
и – как бы невзначай – одна попала в нас.
Коричневый настой – без запаха и вкуса,
надменный ход часов, и ничего не жаль.
И где–то в глубине поблескивает тускло
пульсирующий луч, уложенный в спираль.
Сползает паучок по биссектрисе транса,
и чмокает малыш губами на соске, –
высвечивает страх фатальный бред пространства,
где вечно наша жизнь висит на волоске.
* * *
О, Бедность! На твоей черте –
по ту ли сторону, по эту...
Я приближаюсь к нищете.
Как и положено поэту.
Но подаянья не прошу,
стыдливо комкая платочек, –
я фуры длинные гружу,
чтоб яблоки купить для дочек.
Бумажки заменяют медь,
и совестно глядеть на лица...
Не так уж страшно – не иметь.
Беда, коль нечем поделиться.
ТУМАН
Туман. И звезды – ни одной.
(Да странно и думать об этом!)
Дымится фонарь надо мной
размытым и мертвенным светом.
Дымится потерянный рай –
где розы и небо в алмазах.
Ну что же, душа, привыкай
совсем обходиться без сказок.
Над городом мертвенный свет,
а сказки скучны и банальны.
Реальны – дорога и снег.
И сумерки эти – реальны.
Гори, мой фонарик! Вдвоем
не страшно, что мир остывает.
А кто мы, куда мы идем –
никто в целом свете не знает.
Гори же! В холодном огне
мой путь, словно явка с повинной...
Теперь – ненаивному – мне
смешно притворяться наивным.
И ныне, и присно, и впредь
нам в руки судьба не дается.
Смотреть, ненавидеть, терпеть –
а что нам еще остается?
Следить за мельканием дней,
что мелочны и суетливы.
И кроме цепочки огней
не видеть другой перспективы...
ПРЕДЧУВСТВИЕ
Тот ураган прошел... Есенин
Сгустилось – свежо и недвижно.
Но листья озоном запахли:
внезапно сверкнуло и выжгло.
И ринулись первые капли.
А после такое творилось!
Гроза разразилась, шумела.
И в воздухе вся растворилась.
А в землю уйти не сумела.
И ночь наступила. И воды
кровавыми стали казаться...
Я пил электрический воздух –
не надо ко мне прикасаться.
PRIMUM VIVERE
Лирическому герою
Просто жить, и не сходить с ума.
И не ждать ни денег, ни оваций.
Мимо – лето, осень и зима
неизбежной сменой декораций.
Видно, там, где правит неуспех,
ты стоишь, растерянный и бледный.
А метель раскручивает снег,
наметая первый на последний.
Только – дыбом встали провода,
головокружение – до рвоты.
И темно, темно в глазах, когда
время набирает обороты.
Все, что ты родился совершить,
разметет в пространстве звездным роем!..
Словом, ты попробуй просто – жить.
И себя не чувствовать героем.
* * *
Заснуть... И проснуться в апреле:
по талому снегу бежать.
И теплую ручку портфеля
в прохладной ладони держать.
Ослепнуть от солнца, растаять,
пальто распахнуть на груди
и свежему ветру подставить...
И верить, что все – впереди.
И кровь невесомая вспляшет!
И солнце – на все времена!
